_Я впервые встретился с Блейз и Флейм накануне того дня, когда я убил свою жену… точнее, накануне вечером. И вот теперь, выходит, я должен рассказывать об этом вам. Можете поверить: я не стал бы этого делать, если бы Блейз не твердила, что таков мой долг. Она считает очень важным, чтобы вы, жители Келлса, поняли островитян, и, может быть, она права: насколько я могу судить, ни один из вас пока не проявил особой тонкости восприятия, хоть вы и приплываете на острова постоянно уже десять лет, если не больше.
Ну ладно, ладно… Блейз жалуется, что к старости я стал занудой; так что я начну еще раз – как полагается.
Мы повстречались в зале гостиницы в Мекатехевене одним из тех жарких и влажных вечеров, когда воздух кажется настолько густым, что им трудно дышать. Я помню, как пот тек по моей спине, оставляя пятна на рубашке. Я снял в гостинице комнату на втором этаже, но это была душная клетушка, находиться в которой мне совсем не хотелось. Окно выходило на причалы, где корабли бесконечно качались на волнах, а портовые грузчики буянили всю ночь напролет. Вот я и решил провести вечер в общем зале, хоть вовсе не искал общества: я слишком глубоко увяз в собственных тревогах и не хотел ничего, кроме возможности за кружкой разведенного водой меда попытаться найти выход из безвыходного положения.
Непосредственно в тот момент меня тревожило то, что я должен был явиться в Феллианское бюро по делам религии и закона, а оно уже закрылось; значит, до утра, пока оно не возобновит свою работу, я не смогу выяснить, что случилось с моей женой.
Неизвестность вызывала у меня чувство, схожее со жжением в желудке от слишком наперченной пищи, предвещавшее дальнейшие неприятности. Все, что у меня тогда имелось, – клочок бумаги, на котором было написано, что, будучи супругом Джастриякин Лонгпит из Вина, я должен как можно скорее явиться в бюро. Это было бесцеремонное требование, и никакой очевидной причины откликнуться на него у меня не было. Ни Джастрия, ни я не принадлежали к почитателям Фелли ни в настоящем, ни в прошлом. К тому же феллианство не являлось государственной религией, и Образец веры, как именовался его глава, никакого официального статуса не имел. Сам повелитель Мекате был менодианином, как и большинство, насколько мне было известно, его придворных и гвардейцев.
Тем не менее вызов оставил у меня неприятное чувство, и я не стал колебаться: я тут же отправился в Мекатехевен. Я даже взял с собой вниз на побережье селвера – что вызвало бы серьезное недовольство старейшин моего тарна, если бы они о том узнали, – чтобы добраться как можно быстрее. На спуск у меня все равно ушло два дня, и вот, наконец-то добравшись, я обнаружил, что бюро уже закрылось.
Так и случилось, что я сидел в зале гостиницы, прихлебывал свои мед и никакого внимания на других посетителей не обращал. Насколько было возможно, я старался отвлечься от того обстоятельства, что меня со всех сторон окружает мертвое дерево. Еще больших усилий стоило не замечать запахов: резкой вони угля, пропитавших все помещение ароматов перебродившего пальмового сока и пролитого вина; снаружи в помещение проникало легкое зловоние мангровых болот, мокрых парусов и плесени. Я смутно осознавал, что за столом в другом конце зала идет карточная игра, у дверей группа торговцев обсуждает сделки, а в дальнем углу сидит одинокая женщина… Ничего больше я не замечал: я мог думать – со смесью отчаяния, любви и раздражения – только о Джастрии. Что, ради широких синих небес, она натворила на этот раз?