_Четвертый день, как мы вдвинулись в прорыв на Неручи. Прошлые сутки моя центральная стояла в трубе под железнодорожным полотном, там крепкая кладка, хороша от бомбежки. Еще и крестьянских баб с детворой там набилось до нас, да два десятка откуда-то взявшихся цыганок и цыган угнездились, - странно было после нашего двухмесячного стоянья в гражданском безлюдьи. А этой ночью в 3 часа дали моей батарее отбой: продвинуться. Пока свернули все посты - уже и свет. И, еще до самолетного времени, перекатили в Желябугские Выселки.
Это называется - перекатили. Звукобатарее полагается по штату шесть специально оборудованных автобусов, у нас же - драные трехтонка и полуторка. Они везут только боевое и хозяйственное, да при том нескольких сопроводителей, остальная батарея нагоняет пешим ходом. Ее ведет обычно лейтенант Овсянников, командир линейного взвода, а командир измерительно-вычислительного Ботнев, как и я, - гоним, в кабинах, выбирать центральную станцию.
Это - захватный момент: весь боевой порядок определяется выбором центральной станции. Чем мгновеннее выбрать ее - тем быстрей и безопасней развернемся. Но и выбрать - безошибочно, она - сердце батареи; осколок в сердце - и всей батареи как нет. Вкопать и брезентом перекрыть - в поле ржаном и так бывало, но это - с горя и накоротке.
Я четвертые сутки обожжен и взбаламучен, не улегается. Все, все - радостно. Наше общее большое движение и рядом с Курской дугой - великанские шаги.
И какое острое чувство к здешним местам и здешним названиям! Еще и не бывав здесь - сколько раз мы уже тут были, сколько целей пристреливали из-за Неручи, как выедали из карты глазами, впечатывали в сетчатку - каждую тут рощицу, овражек, перехолмок, ручеек Березовец, деревню Сетуху (стояли в ней позавчера), Благодатное (сейчас минуем слева, уже не увидим) и Желябугу, и, вот, Желябугские Выселки. И в каждой деревеньке заранее знали расположенье домов.
Так, правильно: Выселки на пологом склоне к ручейку Паниковец. И мы - уже тут, докачались по ухабистому съезду с проезжей дороги. Пока самолетов нет - стали открыто. И - ребятам в кузова:
- Дугин! Петрыкин! Кропачев! Разбегайся, ищи, может где подвал.
И - прыгают горохом на землю, разбежались искать. В Выселках уже кой-кто есть: там, здесь грузовики, вкопанные передами, наклоном, в апарели. Минометы (уезжают вперед). Дивизионные пушки - правее, на той стороне лощинки. А я пока - по карте, по карте: куда пускать посты. Перед нами на запад - Моховое, оно крупное; у немцев до него еще на той неделе доходили и поезда, разгружались. Моховое - будут держать, тут, наверно, постоим.
Приблизительно намечаю посты. (Точно выберет только Овсянников.) Они по фронту должны занимать километров пять (по уставу даже и до семи, но мы устав давно поправили, никогда шесть постов не разворачиваем, лишнее, а по нужде-спешке так и четыре; сейчас - пять). А впереди постов нужно найти место нашему наблюдателю - посту-предупредителю. Он должен стоять так (частенько в окопах пехоты), чтобы каждый звук от противника слышал раньше любого из крайних постов и - по выбору своему, тут искусство - решал, на какой звук нажать кнопку, запустить станцию - а на какой не нажимать.
- Нашо-о-ол! - кричит на подбеге кто же? наш "сын полка", 14-летний Митька Петрыкин, подобранный от начисто разоренного войной Новосиля - когда-то уездного, сейчас холмового белокаменного немого стража у слияния Неручи с Зушей. - Таащ старш... лет... по-о-огреб! Хороший!
Мы с Ботневым быстро шагаем туда. Как строят здесь - не под домом, а отдельно, с кирпичным обвершьем, дальше дюжина ступенек вниз. Но погреб не прохладный, душный: надышали за ночь-другую-третью ночлежники - хозяева ли, соседи - прячутся тут и вещей же натащили. Зато арочный кирпичный свод - лучше некуда.
Так нам странно и так радостно видеть живых русских крестьян, около домов - огороды живые, а в поле - хлеба. По советскую сторону фронта все жители, из недоверия, высланы на глубину километров двадцать, третий год ни живой души, ни посева, все поля заросли дикими травами, как в половецкие века.
(Но ту - обеспложенную, обезлюженную - еще щемливее любишь. Приходит отчетливо: вот за это-то Среднерусье не жалко и умереть. Особенно - после болот Северо-Западного.)
А по немецкую сторону едва мы шагнули и видим: живут!
В погребе смотрят на нас с опаской. Нет, не выгоняем, свои:
- Придется, друзья, придется потесниться вам поглубже. А спереди - мы тут займем.
Бабы - мужиков нет, старик древний, ребятня - мягко охают: куды подвигаться? Но лица все такие родные. И рады, что не гоним вовсе.
- Да щас вам ребята мешки-корзины туда перекинут повыше, один на один. Давай, ребята!
Как ни теснись, а места надо порядочно: и для самого прибора и для четырех малых столиков складных. Но, кажется, поместимся.
Выбрать место центральной - это был первый подгоняющий вихрь. Теперь второй: скорей спускать станцию в подвал. На это с нами и силы приехали: Дугин и Блохин - два сменных оператора на центральном приборе, и еще из вычислительного взвода.
Пошел наверх.
С востока обещательная розовость уже поднялась до вершины неба. И так выявились, до тех пор не видные, редкие перистые облачка.
Но - обещательно же возникает и самолетный гул. Как надоели, проклятые, до чего пригнетают.
А - нет. Нет-нет! Наши летят!
С этой весны - наши все чаще в небе. И мы распрямляемся. В обороне стояли - ночами, в далекий бомбовый налет, с груженым гудом все чаще плыли большими группами наши дальние бомбардировщики. (И что мы так рады? ведь это - по нашим же русским городам.) Когда по Орлу- то и видели мы за шесть десятков верст: пересеченные прожекторные лучи, серебряные разрывы зениток, красные ракеты и молненные вспышки от бомбовых взрывов. А недавно узнали мы и торжествующие волны низкого возврата с ближней операции - ИЛов, штурмовиков, - и "ура" кричали им под крылья, это - прямая нам помощь тут, рядом.
Пролетают наши в высоте. Рассчитано точно, чтоб немцев заслепило: как раз выплывает край солнца.
Вычислительный взвод - слаженно работает, привыкли. Осторожно сняли из кузова центральный прибор, понесли вниз. И - столики за ним, и все измерительно-чертежное. А линейщики снаружи у подвала штабелюют проводные катушки с бирками постов: подключаться будем - тут, все линии потянем - отсюда. А старшина Корнев, распорядительный хозяин, выбрал для кухни местечко - пониже в кустах, не слишком прикрыто, но одаль от изб: по избяному порядку вполне пройдутся сверху пулеметами. И около ж кустов указал шоферам рыть апарели для машин - и сам, здоровяк, им помогает: главно - хоть сколько-то принизить моторы в землю. Все б это нам успеть поскорей.
Хожу, нервничаю, курю. Бессмысленно разворачиваю планшетку и снова, снова смотрю карту, хоть почти на память знаю.
Солнце взошло на полную. Облачка тают.
По склону от нас поднимается одна улица Выселок - уже и на ней нарыто свежих густо-черных воронок. А за малым овражком направо - плоская вторая улица. Там - батарейка семидесяти-шести развернута. Избы - как неживые: кто по погребам, кто в перелески подался. Ни одного дыма.
Ну же, ну же, Овсянников, да не столько же тут ходу.
А ведь идут! - открытой вереницей поднимаются из котловинки. И без бинокля чую, что - наши. Бодро идут, Овсянников ход задает. И вот сейчас, приблизятся, будет третий вихрь: каждый звукопост разберет свою аппаратуру, катушки, свои вещмешки, свой сухой паек - и за эти считанные минуты Овсянников должен по карте, уже на свою прикидку, уточнить места звукопостов; смеряя силы команд, назначить, кому первый, второй... пятый, и каждому начальнику звукопоста промахнуть отсюда по местности направление, как ему вести, чтоб не сбиться, азимут. А предупредителю - еще особо. И вот эти десять-пятнадцать минут, пока вся батарея сгущена, - самые опасные. Рассредоточимся, не все шестьдесят в кучке, - будет легче.
Подходят наши, подходят - а дальше как по писаному, заученное. Посты хватко собираются на развертывание.
С Овсянниковым садимся на поваленный ствол - поточней прикинуть места постов.
Кто-то перебранивается из-за катушек, чужую хорошую утащил, оставил с чиненным проводом.
Лица у всех - невыспатые, примученные. Пилотки на головах сбиты у кого как. Но движенья быстры, всех держит это сознание: мы -не просто в какой-то безымянной местной операции, мы - в Большом Наступлении! Это много сил добавляет.
Линейные привязали концы - и потянули двухпроводные линии.
А от немцев уже летит - благородно хлюпающий крупный снаряд - через головы наши - и ба-бах! Наверно по Сетухе, при большой дороге.
И - первая сегодня "рама", двухфюзеляжный разведчик Фокке-Вульф, высоко, устойчиво завис, погуживает, высматривает, по кому стрелять. Наши зенитки не отзываются, да в "раму" почти бесполезно бить, всегда уклонится.
И - еще туда, на Сетуху, несколько тяжелых пролетело.
Пока утро прохладное - нам бы и засекать. Не вовремя нас передвинули.
На каждом звукопосту - 4-5 человек, а нести - тяжело и много, от одного аккумулятора плечо отсохнет; катушек бывает нужно по восемь, а то и больше десятка; звукоприемник - не тяжелый, но трудноохватный куб, и еще береги его пуще уха, повредишь большую мембрану, а то - осколком просечет? Еще трансформатор, телефон, другая мелочь. И автомат, у кого карабин, саперные лопатки - все и тащи. (Противогазов уже давно не носим, все в кузова сбросили.)
Коренастый Бурлов повел своих на первый, левый; компас у него на руке, как часы, он азимут всегда сверяет, точно идет. У него в команде - и долговязый, всегда невозмутимый, всепереносный сибиряк Ермолаев, - на крайние посты Овсянников подбирает самых крепких. И Шмаков, как бы полуштрафник: в противотанковой не выдержал прямого боя, сбежал, куда глаза, попал на наш порядок. А у нас тоже от дезертиров недостача, комиссар махнул, сказал: "Бери его!" И - верно служит.
Сметливый Шухов (в ефрейторы мы его повысили, вместо сержанта раненого) повел своих на второй. - Угрюмый черный Волков - на пятый, правый, северный, тоже дальний. - А средним звукопостам линия будет покороче, катушек меньше, у них и людей по-четверо.
С конопатым хмурым Емельяновым советуемся и по карте (когда бывает лишний экземпляр, то - и для него): предупредитель - работа тонкая, почти офицерская, а по штату ему так и ходить старшим сержантом и всегда попереди всех. На каждый нужный звук выстрела ему надо не упустить и полсекунды, и на слух определить калибр. (Потом, кто поближе к разрыву, еще подправит.)
Оживился передний край - минометная толчея с обеих сторон. Из наших Выселок семидесяти-шестерки уже и палят - а мы еще когда будем готовы. А спрос - не терпит.
У Овсянникова - ноги зудят обогнать крайний пост: важен не только последний выбор ямки для звукоприемника (а солдаты выбирают, где им легче устроиться, да ближе к воде) - но и ближайшее окружение чтоб не экранировало. (Был случай: шел дождь, так в сарай занесли, а мы удивляемся, что за черт: все записи не резкие?) И - пошагал догонять Бурлова.
Сзади - еще одна группка пешая к нам. По полосатым шестам, по треножникам видно - топографы. Вот вы - давайте скорей! эт-то нам надо!
Группку привел командир взвода лейтенант Куклин, милейший мальчишок, и лицо мальчишеское и рост. Мой Ботнев, не намного взрослей, выговаривает ему:
- Вы что долго спите? Без вас наши координаты на глазок, кому годятся?
И правда: нас проверяют придирчиво, и все промахи в целях, в пристрелке - на нашу голову. А кто пошагает проверять топографов? - такого не бывало. Ошибутся они в привязке - и будем все цели ставить нетам.
Присел я с Куклиным показать ему, где будут посты. Прошу: