_Комиссар Талгарского полка Иван Алексеевич Костромин придерживался
правила: никогда не брать на нестроевые должности людей, которые не
побывали под огнем.
Однажды ему пришлось нарушить это правило.
После беседы с пополнением, которому завтра предстояло идти в первый
бой, Костромин подозвал одного из прибывших. Это был, как узнал Костромин,
знакомясь с бойцами, комсомолец Щупленков, недавно окончивший десятилетку.
К комиссару подошел голубоглазый парень, взял винтовку к ноге,
стараясь проделать это по всем правилам, и напряженно замер. "Выучили", -
неодобрительно подумал Костромин.
Впрочем, сегодня все было ему не по душе. Донимала тупая, ноющая боль
в ноге. Костромин любил быть всегда подтянутым, даже чуть щеголеватым,
старался, чтобы в любых условиях, пусть в распутицу, в слякоть, его
высокие хромовые сапоги блестели, но сейчас... Сейчас лишь одну ногу туго
облегал сапог, а другая, забинтованная, обутая в опорок, толстая от ваты,
тяжелая, словно колода, мешала ему двигаться.
Разговаривая с прибывшими молодыми бойцами, Костромин опирался на
суковатую, очищенную от коры палку, заменявшую ему костыль. "Пойду-ка в
роты, - подумал он. - Там, кстати, можно и писаря подобрать". Он хмуро
взглянул на Щупленкова и переступил забинтованной ногой. Поморщившись,
подумал: "Придется посидеть еще денек-другой. Вот уж не вовремя".
- Стрелять-то из нее умеете? - спросил он, глядя на винтовку.
- Стреляю на "отлично", товарищ комиссар.
Костромин покосился. Солдат стоял вытянувшись и глядя прямо в лицо
комиссару, как положено стоять и глядеть по уставу.
- Десятилетку с какими отметками закончили?
- Тоже на "отлично", товарищ комиссар.
"Пай-мальчик", - подумал Костромин.
- С ребятами в школе дрались?
Он решил, если парень ответит "нет", вопрос будет решен - такого не
надо брать. Но Щупленков, запнувшись, сказал:
- Приходилось...
- А разве отличнику и комсомольцу драться полагается?
Щупленков промолчал. Молчал и Костромин. Шапка комиссара была надета
немного набекрень, что очень шло к его чуть озорному лицу. Ветер трепал
русые волосы, выбившиеся из-под шапки, которые даже на вид казались
мягкими.
- Ну вот что, Щупленков, - сказал наконец он, - пойдете сейчас со
мной. Будете работать писарем.
Во взгляде Щупленкова мелькнуло облегчение, лицо стало менее
напряженным, и Костромин выругал себя: "Черт возьми, кажется, зря...
Может, обойтись как-нибудь?"
Но обойтись было невозможно. Осколками авиационной бомбы третьего дня
ранило двух писарей. От этой же проклятой бомбы пострадал и комиссар.
В блиндаж, где помещался командный пункт полка, они вошли втроем:
Костромин, Щупленков и Ермолюк - политрук, прибывший с пополнением,
пожилой, грузноватый человек в очках.
Сев на широкий дощатый помост, щедро устланный ветками ели, Костромин
с усилием положил на этот настил неповоротливую, забинтованную ногу и
продолжал разговор с политруком.
- Всегда ищите, выделяйте лучших, - наставлял комиссар. - Поднимайте
их, показывайте их всем. Не только проповедуйте мужество, но и заражайте
мужеством.