_Представим себе нашу душевную жизнь в состоянии полудремоты. Вообразим себе, что
после утомительных и беспокойных занятий дня мы в сумерках прилегли на диван и,
ни о чем не думая и не заботясь, не руководя целесообразно ходом нашего
сознания, безвольно отдались той неведомой и близко знакомой нам, всегда
присутствующей в нас стихии, которую мы зовем нашей душевной жизнью. Тогда, на
фоне общего душевного состояния, неопределимым и неразличным образом
слагающегося из ощущений нашего тела с ощущений дыхания, кровообращения,
пищеварения, положения нашего тела и его прикосновения к дивану, чувства
усталости и пр., - в нас начинается особая жизнь; мы теряем различие между нашим
"я" и внешним миром; для нас нет ни того, ни другого, нет и сознания
определенного пространства и времени, в которых мы обычно размещаем и нашу
жизнь, и предметы внешнего мира. Нет различия между "существующим" и
"воображаемым", "настоящим" и "прошедшим и будущим". Все течет, возникает и
исчезает, потому что мы не сознаем никакого постоянства и ни на чем не можем
остановиться, и вместе с тем ничего не совершается, потому что мы не замечаем ни
возникновения, ни уничтожения. Неуловимое в своей прихотливости и изменчивости
многообразие душевных движений, образов, настроений, мыслей без остановки
протекает в нас, как капли воды в текущей реке, и вместе с тем слито в одно
неразрывное, непреходящее бесформенное целое. Такое приблизительно душевное
состояние описано в прекрасных стихах Тютчева:
Тени сизые смесились, Цвет поблекнул, звук уснул, Жизнь, движенье разрешились В
сумрак зыбкий, в дальний гул.
1 Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека. СПб. "Наука" 1995, стр. 455
462.
Мотылька полет незримый Слышен в воздухе ночном. Час тоски невыразимой! Все во
мне, и я во всем.
Или вообразим себя в состоянии, в известном смысле совершенно противоположном
описанному, но имеющем с ним, несмотря на всю противоположность, некоторое общее
сходство. Представим себя в состоянии сильнейшего возбуждения - все равно, в чем
бы оно ни заключалось - в восторге ли любви, или в припадке яростного гнева, в
светлом ли молитвенном экстазе, или в кошмаре непобедимого, безысходного
отчаяния. Это состояние возбуждения во всех его многообразных формах имеет то
общее с описанным выше состоянием дремотного расслабления, что и в нем мы теряем
некоторые типичные черты нашего обычного "нормального" сознания: представление о
пространстве и времени, о внешнем мире, нашем "я" и различии между ними. Но если
в первом случае эти представления как бы затоплены мирным разлитием тихих вод
нашей душевной жизни, то тут они исчезли в бурном водовороте яростного,
неудержимо несущегося потока. Результат в известном смысле все же один и тот же:
все твердое, прочное, что обычно стесняет нашу душевную жизнь и противостоит ей,
как бы ограничивает и окаймляет ее, как высокие берега - воды реки, залито здесь
сплошной текучей стихией самой душевной жизни.
Теперь, быть может, ясно, почему для определения области душевной жизни мы
избрали такие редкие "ненормальные" состояния сознания: в этих ненормальных
состояниях, когда душевная жизнь выходит из своих обычных берегов и заливает все
поле нашего сознания, она яснее предстоит нам в своей собственной сущности, чем
там, где она трудно определимым образом ограничена со всех сторон чем-то иным,
чем она сама, и протекает на почве этого иного. Раз уловив в этом необычном,
гипертрофированном состоянии внутреннее содержание этой своеобразной стихии, мы
потом уже легко замечаем ее присутствие и там, где она стеснена и отодвинута на
задний план иными, более оформленными и знакомыми нам элементами бытия. Ибо
нетрудно подметить, что и там, где мы совсем не погружены в нашу душевную жизнь,
а заняты гораздо более разумными и трезвыми вещами, она продолжает
присутствовать. Мы грезим постоянно и наяву, и не только когда мы покорно и
безвольно отдаемся грезам, но и когда гоним их от себя или совсем не замечаем; и
точно так же бурные, волнующиеся силы нашей душевной жизни часто грозно плещутся
у своих берегов и тогда, когда их ропот еще..