_...Я узнал наконец, куда я зашел. Этот луг славится в наших околотках
под названием Брежнин луг. Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех
огней, за охотников. Это просто были ответственные работники, которые
стерегли табун Идеалов - коней вроде Пегасов, только красного цвета, в
золотистых цитатах. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре
табун Идеалов - большой праздник для ответработников. Мчатся они с веселым
гиканьем и криком, горяча Идеалов, высоко подпрыгивают, звонко хохочут,
мелькают цитаты, мелькают... И даже верится в эти минуты неподдельного
веселья, что ответработники, как рассказывают мудрые старики, произошли от
нас с вами...
Я сказал им, что заблудился, и подсел к ним. Они спросили меня, откуда
я, не состоял ли в уклонах, поддерживаю ли линию, вражьих голосов не
слушаю ли, помолчали, посторонились. Мы немного поговорили о трилогии всех
времен и народов. Кругом не слышалось почти никакого шума. Одни огоньки
тихонько потрескивали. На скатерке лежала разнообразная снедь, о которой я
и не знал, что такая бывает на свете, не говоря уж о том, чтобы знать ее
названия. Впрочем, запахи сами за себя говорили, и я поневоле вспомнил,
как тот же мудрый старец Ксенофобыч рассказывал, что в давние времена
колбасу делали из мяса. Тогда я ему не поверил по юношескому скептицизму,
но сейчас устыдился - не только делали, но и делают. И красная рыба,
выходит, не поэтическая метафора вроде "красного пахаря", а натуральное
яство.
Всего пастухов было пять. Старшему из них, Феде, вы бы его лет не дали.
Он принадлежал, по всем приметам, к тем нашим страдальцам, что вынуждены
по служебной необходимости годами жить на разлагающемся Западе, о чем они
нам с плохо скрытой брезгливостью и тоской вещают с телеэкранов,
устроившись возле какого-нибудь псевдодостижения псевдокультуры вроде
Эйфелевой башни. И их становится жалко - мы тут под отеческой опекой, а
они, бедолаги, там в пасти и тисках. "Яркое солнце сегодня над Парижем, но
не радует оно парижан..." Да, это был Федя. Выехал он в поле не по нужде,
а так, для забавы. Второй малый, Павлуша, был неказистый, что и говорить,
а все-таки он мне понравился, глядел он очень умно и прямо, да и в голосе
у него звучала сила. Такие высоко взлетают, если не упадут, уж если
ломают, так дочиста, строят, так в сто этажей, в тысячу фундаментов. Лицо
третьего, Илюши, было довольно незначительно, он мне сразу увиделся
аграрником, пережившим за свою нервную жизнь великое множество починов - и
"царицу полей", и торфяные горшочки, и травополье, и экономную экономику.
Пожалуй, и РЛПО переживет, подумал я отчего-то. Четвертый, Костя,
возбуждал мое любопытство задумчивым и печальным видом, сразу заставившим
думать, что к культуре имеет он самое прямое отношение. Глаза его
говорили: "Высказал бы я вам все обо всем, да ведь боком выйдет..."
Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле
смирнехонько, прикорнув под французским плащиком, и только изредка
выставлял из-под него свою русую кудрявую головку. Несомненно, это был
лидер официальной молодежи, коего старшие товарищи готовили теперь для
более взрослых постов.