_Наступление началось в феврале. Мы тронулись по сугробам в ватниках,
полушубках, валенках, ушанках, по дороге все это сменили на шинели и
сапоги и остановились только в конце апреля, когда все вокруг стало
зеленеть и старшины поехали получать летнее обмундирование.
Наш отдельный пулеметно-артиллерийский батальон с хода принял участок в
136-й дивизии, очень потрепанной во время этого долгого наступления. Мы
тоже были потрепаны и на марше получили пополнение.
Я со своей ротой оказался в резерве и когда заходил в штаб, или на КП
батальона, то часто слышал разговоры о "Матвеевском яйце". Это было самое
неспокойное место во всей дивизии. Общая, довольно стройная линия
переднего края здесь разрывалась и глубоко вдавалась во вражеские позиции.
Две стрелковые роты, находившиеся там, обстреливались фашистами с трех
сторон и днем и ночью. Из штаба то и дело звонили в третью роту и
спрашивали:
- Как правый сосед? Как справа? Больше смотрите направо!
Немцы во что бы то ни стало хотели выровнять линию своей обороны, нам
же нужно было сохранить эту вмятину как рубеж для атак.
Уже началась подготовка нового наступления, и все с утра до утра
следили за "Матвеевским яйцом". У нас в штабе только и слышалось:
- Смотрите направо! Больше смотрите направо!
И вот однажды ко мне пришел заместитель командира батальона майор
Станкович и сказал:
- Вызывай офицеров. Я говору, - он был белорусом и вместо "ю"
выговаривал "у", - я говору, теперь одна морока будет у нас с тобой.
Пришли лейтенанты Лемешко и Сомов, вслед за ними принес свою добрую
застенчивую улыбку младший лейтенант Огнев. В углу землянки шумели,
наседая на старшину роты, комбатр Веселков и минометчик Ростовцев. Позднее
всех ввалился, на минуту заслонив собою всю дверь, мой заместитель по
строевой двадцатичетырехлетний богатырь старший лейтенант Макаров.
Перед тем как попасть к нам в батальон, Макаров летал на истребителе,
был подбит, рухнул вместе с машиной на землю, но - счастливый случай:
остался жив и, пролежав полгода в госпитале, признанный врачебной
комиссией негодным к дальнейшей службе в авиации, пришел к нам, в пехоту.
Было это зимой. Он медведем влез в блиндаж, простецки улыбнулся, приложил
руку к лихо сдвинутой набекрень ушанке и доложил:
- Старший лейтенант Макаров прибыл для дальнейшего прохождения службы,
-и как-то незаметно, за один вечер, перезнакомился и подружился с
офицерами...
- Все? - спросил Станкович.
- Все, - ответил я.
В землянке сразу стало тихо.
- Так вот, пошли принимать "Матвеевское яйцо"! - И, распахнув дверь,
Станкович первым вышел на улицу.
По дороге нас встретил заместитель командира соседнего полка, майор в
щегольской фуражке защитного цвета, козырек которой был похож на утиный
нос. Такие фуражки шили из старых гимнастерок портные полковых мастерских,
- Многовато, - сказал он, оглядев нас.
- Почему? - спросил я.
- Ну, почему, - уклончиво отозвался он. - Ясно почему.
Мне ничего не было ясно.
- Ладно, там видно будет, - сказал я.
Скоро мы вышли в поле, на котором стояли три подбитых немецких танка.
Впереди виднелся кустарник, несколько одиноких елок, а правее разлилось
огромное болото, за которым стеной стоял лес...
- В этом лесу ваш правый сосед, - сказал майор.
Мы спустились в овраг. Я спросил, сколько отсюда будет до переднего
края.
- Тысяча двести метров, - сказал майор. Он остановился, вынул из
планшета карту и показал мне: - Вот овраг, а вот ваш передний край. Ровно
тысяча двести метров.
- Ростовцев, - сказал я минометчику, - оставайтесь здесь.
Овраг скоро свернул в сторону, прямо к темкустам с одинокими елками, и
на полпути кончился широким лугом.
Здесь, на самом конце оврага, был блиндаж, в котором жил резервный
взвод автоматчиков. С правой стороны кустов, за болотом, на самом краю
леса виднелись два немецких дзота.
Вода сейчас подступала к самым амбразурам. В дзотах, казалось, никого
не было. Слева, на гребне небольшого холма, торчали рогатки колючей
проволоки.