_Дымящиеся дома сражались, как корабли в морской битве.
Здание, накрытое залпом тяжелых минометов, гибло в такой же агонии,
как корабль, кренясь и падая в хаосе обломков.
В этой многодневной битве многие дома были достойны того, чтобы их
окрестили гордыми именами, какие носят боевые корабли.
Убитые фашисты валялись на чердаке пятые сутки, убрать их было
некогда.
Ивашин лежал у станкового пулемета и бил вдоль улицы. Фролов,
Селезнев и Савкин стреляли по немецким автоматчикам на крышах соседних
домов. Тимкин сидел у печной трубы и заряжал пустые диски.
Нога Тимкина была разбита, поэтому он сидел и заряжал, хотя
по-настоящему ему нужно было лежать и кричать от боли.
Другой раненый не то был в забытьи, не то умер.
Сквозь рваную крышу ветер задувал на чердак снег. И тогда Тимкин
ползал, собирал снег в котелок, растапливал на крохотном костре и отдавал
Ивашину воду для пулемета.
От многочисленных пробоин в крыше на чердаке становилось все светлее
и светлее.
Штурмовая группа Ивашина захватила этот дом пять суток тому назад
удачным и дерзким налетом. Пока шел рукопашный бой в нижнем этаже с
расчетом противотанковой пушки, четверо бойцов - двое по пожарной
лестнице, двое по водосточным трубам - забрались на чердак и убили там
вражеских автоматчиков.
Дом был взят.
Кто воевал, тот знает несравненное чувство победы. Кто испытывал
наслаждение этим чувством, тот знает, как оно непомерно.
Ивашин изнемогал от гордости, и он обратился к бойцам:
- Товарищи, этот дом, который мы освободили от захватчиков, не просто
дом. - Ивашин хотел сказать, что это здание очень важно в тактическом
отношении, так как оно господствует над местностью, но такие слова ему
показались слишком ничтожными. Он искал других слов - торжественных и
возвышенных. И он сказал эти слова. - Этот дом исторический, - сказал
Ивашин и обвел восторженным взглядом стены, искромсанные пулями.
Савкин сказал:
- Заявляю - будем достойны того, кто здесь жил.
Фролов сказал:
- Значит, будем держаться зубами за каждый камень.
Селезнев сказал:
- Это очень приятно, что дом такой особенный,
А Тимкин - у него нога еще тогда была целая - наклонился, поднял с
полу какую-то раздавленную кухонную посудину и бережно поставил ее на
подоконник.
Фашисты не хотели отдавать дом. К рассвету они оттеснили наших бойцов
на второй этаж; на вторые сутки бой шел на третьем этаже, и когда бойцы
уже были на чердаке, Ивашин отдал приказ окружить немцев.
Четверо бойцов спустились с крыши дома, с четырех его сторон, на
землю и ворвались в первый этаж. Ивашин и три бойца взяли лежавшее на
чердаке сено, зажгли его и с пылающими охапками в руках бросились вниз по
чердачной лестнице.
Горящие люди вызвали у фашистов замешательство. Этого достаточно для
того, чтобы взорвалась граната, дающая две тысячи осколков.
Ивашин оставил у немецкой противотанковой пушки Селезнева и Фролова,
а сам с двумя бойцами снова вернулся на чердак к станковому пулемету и
раненым.
Немецкий танк, укрывшись за угол соседнего дома, стал бить термитными
снарядами. На чердаке начался пожар.
Ивашин приказал снести раненых сначала на четвертый этаж, потом на
третий. Но с третьего этажа им пришлось тоже уйти, потому что под ногами
стали проваливаться прогоревшие половицы.
В нижнем этаже Селезнев и Фролов, выкатив орудие к дверям, били по
танку. Танк после каждого выстрела укрывался за угол дома, и попасть в
него было трудно. Тогда Тимкин, который стоял у окна на одной ноге и
стрелял из автомата, прекратил стрельбу, сел на пол и сказал, что он
больше терпеть не может и сейчас поползет и взорвет танк.
Ивашин сказал ему:
- Если ты ошалел от боли, так нам от тебя этого не нужно.
- Нет, я вовсе не ошалел, - сказал Тимкин, - просто мне обидно, как
он, сволочь, из-за угла бьет.
- Ну, тогда другое дело, - сказал Ивашин. - Тогда я не возражаю, иди.
- Мне ходить не на чем, - поправил его Тимкин.
- Я знаю, - сказал Ивашин, - ты не сердись, я обмолвился.
И он пошел в угол, где лежали тяжелые противотанковые гранаты. Выбрал
одну, вернулся, но не отдал ее Тимкину, а стал усердно протирать платком.
- Ты не тяни, - сказал Тимкин, держа руку протянутой. - Может, ты к
ней еще бантик привязать хочешь?
Ивашин переложил гранату из левой руки в правую и сказал:
- Нет, уж лучше я сам.
- Как хочешь, - сказал Тимкин, - только мне стоять на одной ноге
гораздо больнее.
- А ты лежи.
- Я бы лег, но, когда под ухом стреляют, мне это на нервы действует.
- И Тимкин осторожно вынул из руки Ивашина тяжелую гранату.
- Я тебя хоть до дверей донесу.
- Опускай, - сказал Тимкин, - теперь я сам. - И удивленно спросил: -
Ты зачем меня целуешь? Что я, баба или покойник? - И уже со двора крикнул:
- Вы тут без меня консервы не ешьте. Если угощения не будет, я не вернусь.
Магниевая вспышка орудия танка осветила снег, розовый от отблесков
пламени горящего дома, и фигуру человека, распластанного на снегу.
Потолок сотрясался от ударов падающих где-то наверху прогоревших
бревен. Невидимый в темноте дым ел глаза, ядовитой горечью проникал в
ноздри, в рот, в легкие.