_Изодранный комбинезон, прогоревший во время ночевок у костра, свободно
болтался на капитане Петре Федоровиче Жаворонкове. Рыжая патлатая борода и
черные от въевшейся грязи морщины делали лицо капитана старческим.
В марте он со специальным заданием прыгнул с парашютом в тыл врага, и
теперь, когда снег стаял и всюду копошились ручьи, пробираться обратно по
лесу в набухших водой валенках было очень тяжело.
Первое время он шел только ночью, днем отлеживался в ямах. Но теперь,
боясь обессилеть от голода, он шел и днем.
Капитан выполнил задание. Оставалось только разыскать
радиста-метеоролога, сброшенного сюда два месяца назад.
Последние четыре дня он почти ничего не ел. Шагая в мокром лесу,
голодными глазами косился на белые стволы берез, кору которых - он знал -
можно истолочь, сварить в банке и потом есть, как горькую кашу, пахнущую
деревом и деревянную на вкус...
Размышляя в трудные минуты, капитан обращался к себе, словно к
спутнику, достойному и мужественному.
"Принимая во внимание чрезвычайное обстоятельство, - думал капитан, -
вы можете выбраться на шоссе. Кстати, тогда удастся переменить обувь. Но,
вообще говоря, налеты на одиночные немецкие транспорты указывают на ваше
тяжелое положение. И, как говорится, вопль брюха заглушает в вас голос
рассудка". Привыкнув к длительному одиночеству, капитан мог рассуждать с
самим собой до тех пор, пока не уставал или, как он признавался себе, не
начинал говорить глупостей.
Капитану казалось, что тот, второй, с кем он беседовал, очень неплохой
парень, все понимает, добрый, душевный. Лишь изредка капитан грубо прерывал
его. Этот окрик возникал при малейшем шорохе или при виде лыжни, оттаявшей и
черствой.
Но мнение капитана о своем двойнике, душевном и все понимающем парне,
несколько расходилось с мнением товарищей. Капитан в отряде считался
человеком мало симпатичным. Неразговорчивый, сдержанный, он не располагал и
других к дружеской откровенности. Для новичков, впервые отправляющихся в
рейд, он не находил ласковых, ободряющих слов.
Возвращаясь после задания, капитан старался избегать восторженных
встреч. Уклоняясь от объятий, он бормотал:
- Побриться бы надо, а то щеки как у ежа, - и поспешно проходил к себе.
О работе в тылу у немцев он не любил рассказывать и ограничивался
рапортом начальнику. Отдыхая после задания, валялся на койке, к обеду
выходил заспанный, угрюмый.
- Неинтересный человек, - говорили о нем, - скучный.
Одно время распространился слух, оправдывающий его поведение. Будто в
первые дни войны его семья была уничтожена фашистами. Узнав об этих
разговорах, капитан вышел к обеду с письмом в руках. Хлебая суп и держа
перед глазами письмо, он сообщил:
- Жена пишет.
Все переглянулись. Многие думали: капитан потому такой нелюдимый, что
его постигло несчастье. А несчастья никакого не было.
А потом капитан не любил скрипки. Звук смычка действовал на него
раздражающе.
...Голый и мокрый лес. Топкая почва, ямы, заполненные грязной водой,
дряблый, болотистый снег. Тоскливо брести по этим одичавшим местам
одинокому, усталому, измученному человеку.
Но капитан умышленно выбирал эти дикие места, где встреча с немцами
менее вероятна. И чем более заброшенной и забытой выглядела земля, тем
поступь капитана была увереннее.
Вот только голод начинал мучить. Капитан временами плохо видел. Он
останавливался, тер глаза и, когда это не помогало, бил себя кулаком в
шерстяной рукавице по скулам, чтобы восстановить кровообращение.
Спускаясь в балку, капитан наклонился к крохотному водопаду, стекавшему
с ледяной бахромы откоса, и стал пить воду, ощущая тошнотный, пресный вкус
талого снега. Но он продолжал пить, хотя ему и не хотелось, - пить только
для того, чтобы заполнить пустоту в тоскующем желудке.
Вечерело. Тощие тени ложились на мокрый снег. Стало холодно. Лужи
застывали, и лед громко хрустел под ногами. Мокрые ветки обмерзли; когда он
отводил их рукой, они звенели. И как ни пытался капитан идти бесшумно,
каждый шаг сопровождался хрустом и звоном.
Взошла луна. Лес засверкал.
Где-то в этом квадрате должен был находиться радист. Но разве найдешь
его сразу, если этот квадрат равен четырем километрам? Вероятно, радист
выкопал себе логовище не менее тайное, чем нора у зверя.
Не будет же он ходить и кричать в лесу: "Эй, товарищ! Где ты там?!"
Капитан шел в чаще, озаренной ярким светом; валенки его от ночного
холода стали тяжелыми и твердыми, как каменные тумбы.
Он злился на радиста, которого так трудно разыскать, но еще больше
разозлился бы, если бы радиста удалось обнаружить сразу.
Споткнувшись о валежник, погребенный под заскорузлым снегом, капитан
упал. И когда с трудом подымался, упираясь руками в снег, за спиной его
раздался металлический щелчок пистолета.
- Хальт! - сказали ему тихо. - Хальт!
Но капитан странно вел себя. Не оборачиваясь, он растирал ушибленное
колено. Когда, все так же шепотом, ему приказали на немецком языке поднять
вверх руки, капитан обернулся и сказал насмешливо:
- Если человек лежит, при чем тут "хальт"? Нужно было сразу кидаться на
меня и бить из пистолета, завернув его в шапку, - тогда выстрел будет
глухой, тихий. А кроме того, немец кричит "хальт" громко, чтобы услышал
сосед и в случае чего пришел на помощь. Учат вас, учат, а толку... - И
капитан поднялся.
Пароль произнес он одними губами. Когда получил отзыв, кивнул головой
и, взяв на предохранитель, сунул в карман синий "зауэр".
- А пистолетик все-таки в руке держали!
Капитан сердито посмотрел на радиста.
- Ты что ж, думал, только на твою мудрость буду рассчитывать? - И
нетерпеливо потребовал: - Давай показывай, где тут твое помещение!
- Вы за мной, - сказал радист, стоя на коленях в неестественной позе, -
а я поползу.
- Зачем ползти? В лесу спокойно.
- Нога у меня обморожена, - тихо объяснил радист, - болит очень.
Капитан недовольно поморщился и пошел вслед за ползущим на четвереньках
человеком. Потом он насмешливо спросил:
- Ты что ж, босиком бегал?
- Болтанка сильная была, когда прыгали. У меня валенок и слетел... еще
в воздухе.
- Хорош! Как это ты еще штаны не потерял. - И добавил: - Выбирайся
теперь с тобой отсюда.